— Во сне вижу часто. Обычно мы куда-то с ним едем и обязательно опаздываем. Иногда говорим о работе, как правило, - о каком-то вполне законченном черновике, за который давно пора уже взяться, наконец... Впрочем, как говорил Станислав Ежи Лец: «Никому не рассказывайте своих снов: вдруг к власти придут фрейдисты».

 

 — Что вас связывает с Украиной, ведь ваши отец и мать отсюда? Что они вам о ней рассказывали?

 

— Отца я практически не помню (видел его в последний раз, когда мне было 8 лет), а мама о своем житье в Середине-Буде рассказывала много и интересно. Правда, это, как я понимаю, не Украина собственно, а черниговщина – замечательный стык трех культур: Украины, России и Белоруссии. В доме у нас частенько спiвали украинские песни, я и сейчас их люблю напевать, когда мою посуду или лежу под капельницей.

 

 

— А путешествовал по Украине я всего один раз, в 1965 году, с компанией друзей на прокатном «москвиче-407». Самые острые впечатления, правда, остались у меня, пожалуй, от Коломыи, где у нас полетел движок, и мы толкали машину через всю Коломыю до станции обслуживания, сопровождаемые одобрительными возгласами коломыйчан: «От самой Москвы толкаете? Бог помочь!»

 

 — Как вы относитесь к тому, что Ющенко присвоил звание Героя Украины Степану Бандере?

 

— О роли Степана Бандеры в истории Украины судить не берусь. Из того, что мне известно об этом персонаже, присвоение ему звания Героя выглядит, мягко выражаясь, странно. Но, я понимаю, в трактовке исторических деятелей многое и часто выглядит странно. Возьмем, скажем, сенсацию последних лет: объявление Сталина «эффективным менеджером».

 

— А вот наши Юлия Тимошенко и Виктор Янукович могли бы стать героями ваших произведений? Какими они вам видятся?

 

— Я ничего не знаю о них. Слухам я не верю, а телевизионная картинка не вдохновляет. Господь с ними обоими.

 

 — Вы критикуете российскую власть, вступаетесь за арестованного Ходорковского, а вот вступался ли русский писатель Борис Стругацкий за русских Прибалтики или, например, за права русского языка на Украине?

 

— Я глубоко уважаю правозащитников, но сам я никакой не правозащитник. Как бороться за права русского языка в других странах, просто не знаю, хотя самой идее, например, «русский язык в Украине – второй официальный» вполне сочувствую. Это было бы, на мой взгляд, разумно и справедливо.

 

 

— Не было. Повторяю, я не правозащитник, я всего лишь сочувствующий. И занимаюсь только теми «делами», по которым имею твердое мнение.

 

 — Ваш отец Натан Залманович Стругацкий был большевиком и комиссаром продотряда в годы Гражданской войны? Никогда не хотелось вам с братом изучить его деятельность в эти годы? С этической точки зрения, не пугает ли вас мысль о том, чем бы мог заниматься в эти годы ваш отец? Годы ведь были кровавые, "расстрельные".

 

— Было время, мы серьезно обдумывали роман (в манере Фейхтвангера) «Еврей Натан», где намеревались описать жизнь нашего отца во всех ее перипетиях. Это ведь был замечательный, особенный, и в то же время очень типичный для своего времени человек. Человек, которого подняла революция и сожрала революция. Настоящий интеллигент и настоящий комиссар, - один из тех самых, «в пыльных шлемах», о которых писал Окуджава, и которые сделали для поэта (для многих поэтов) бесконечно кровавую и беспощадную Гражданскую войну «той самой, единственной, Гражданской», на которой Окуджава готов был пасть, если потребуется. Конечно, ничего мы тогда не написали да и написать не могли: архивы были прочно закрыты, и никого почти уж не оставалось, кто знал отца лично, да и не по силам была нам эта работа в те годы. А в конце 80-х оказалось уже поздно, мы состарились, и все старые замыслы сделались нам недоступны или неинтересны. В новейшие уже времена мне довелось познакомиться с архивными материалами, многое об отце я узнал впервые и, слава богу, ничего такого, что бросило бы тень на его память, но я и думать не мог вернуться к «Еврею Натану» - в 70 лет; в одиночку; титанический труд – нет, это не для меня сегодняшнего. Всему свое время, господа, всему свое время. И время собирать камни прошло. Оно давно миновало.

 

 — Какую свою книгу, которую написали самостоятельно или с братом, вы считаете главной?

 

— "Улитку на склоне". Потому что тут исполнение оказалось наиболее приближено к авторскому замыслу. Что получается не часто.

 

 — Чем сейчас занимаются ваши дети и внуки? Может быть, кто-то из них стал писателем?

 

— Нет, писателем никто стать не захотел. Хотя внуков у меня множество. От двух невесток 5 внуков. Часть из них живет в Америке, часть - в России. Кто-то школьник, кто-то закончил институт. А сын занимается книгами, он - книготорговец. ИП - индивидуальный предприниматель.

 

 

— Я больше не пишу беллетристику, только публицистику. Как правило, о политике, иногда о литературе.

 

 

— Да. Этот фильм получился на крепкую четверку. Первая серия, вообще, хороша, вторая - несколько похуже, слишком она сумбурная и очень уж пахнет Голливудом. Но, в общем, фильм очень точно передает дух и содержание романа, а это не часто происходит с экранизациями.

 

 

— Я не знаю, что имел в виду режиссер, когда снимал фильм, но авторы романа ничего "такого-этакого" в виду не имели. вовсе. Это было в 1969 году, у нас только что отвергли две новые книги в нескольких издательствах, и мы решили. написать легкий вполне проходимый роман о зубодробительных приключениях комсомольца 22-го века.

 

— А вы какие закладывали в роман аналогии? С СССР например?

 

— Никаких аналогий. Мы писали о стране, которая пережила мировую войну и подчинена диктаторской власти. То, что это получилось похоже на СССР, -естественно, но специально мы этой цели не преследовали и никаких политических и идеологических намерений у нас не было. Это, повторяю, должен был быть забойный развлекательный роман о приключениях простого парня 22 века. в мире послевоенного хаоса и диктатуры.

 

 

— Нет, сценариев никаких не пишу. Но право на экранизацию нескольких повестей (которых сейчас называть не буду - из суеверных соображений), я продал российским компаниям. Впрочем, все эти проекты благополучно зависли - кризис, ни у кого нет денег.

 

 

 — Да какая там прогулка! Я старый, больной человек, из дома почти не выхожу. Утром встаю и сажусь за компьютер. И сижу за компьютером до самой ночи, с естественными перерывами. Вот и весь мой режим.

 

— У меня многие знакомые не хотят больше читать Солженицына. Мол, СССР нет, ГУЛАГа нет, коммунизма нет, какой в таком случае смысл читать Александра Исаевича. В странах бывшего СССР теперь строят капитализм, в основе которого лежат денежный материализм и корыстолюбие. Зачем тогда современному человеку читать о вашем Мире Полудня, если тамошние обитатели практически поголовно коммунары - люди бескорыстные, идеалистически настроенные, наивные, альтруистичные, верящие в светлое будущее? Актуальны сегодня ваши с братом романы и повести?

 

— Не знаю. Я, честно говоря, не ожидал, что интерес к ним переживет ХХ век, - ан жив курилка! Тут, видимо, дело в том, что герои наши остаются привлекательны, - и бескорыстием своим, и альтруизмом, и творческой нацеленностью на любимое дело. Они – люди «светлого будущего», и в то же время встречаются нам и в повседневной жизни, причем не так уж и редко. Например, у меня – все добрые знакомые такие, других не держу. «Коммунары» наши писались с лучших людей нашего с АН времени. У нас и вся первая повесть о Мире Полудня строилась на этой идее: нас окружают и рядом с нами живут люди, вполне способные жить в описываемом нам обществе (вполне утопическом по определению); «островки будущего» существуют уже сегодня, и задача состоит «только лишь» в том, чтобы построить (и «на кончике пера», и в реальности) мир, в котором все такие островки сольются в единый континент. Разумеется, даже в те далекие времена, когда мы были молоды и вполне наивны, мы уже задумывались над сакраментальным вопросом: а как же, каким именно путем, сможет человечество дойти до этого «континента»? Уже спустя всего лишь пяток лет (к середине 60-х) мы точно понимали, что – никак и никаким путем. Банда злыдней и невежд, сидящих у власти у нас (да и не только у нас) органически не приемлет мир того светлого будущего, в котором нам хотелось бы жить. Они под коммунизмом понимают нечто иное: пивопровод Жигули-Москва, и все как один исполняют указания партии и правительства. И уже тогда мы перестали употреблять это слово – «коммунизм», - ставшее почти бранным по всему миру. Да надо сказать, и начальство (в редакциях и издательствах) стало избегать (к началу 70-х) этого слова и просило заменять его каким-нибудь эвфемизмом, вроде «светлого будущего». Тогда и появился в нашем лексиконе термин «Мир Полудня», обозначающий «мир, в котором наивысшим наслаждением человека является творческий труд», - мир, в котором нам хотелось бы жить. Мечта о таком мире, видимо, достаточно широко распространена и сейчас (в эпоху «денежного материализма и корыстолюбия»). Я, например, не способен представить себе общество, более привлекательное и совершенное, чем Мир Полудня, и, похоже, так думаю не только я. Что же касается книг Солженицына, то только самые наивные и простоватые люди могут считать их «не актуальными». Пока сохраняются авторитарные режимы, пока угроза «второго нашествия тоталитаризма» сохраняется, считать «Архипелаг ГУЛАГ» неактуальным было бы крайне опрометчиво.

 

 

— С чего бы это вдруг? Наш Мир Полудня по-прежнему остается для меня образцово-показательным. Герои (списанные, как правило, с наших знакомых) остаются любимы. Я ни от чего никогда не отрекался, и упрекнуть в этом меня может (и упрекает!) только какой-нибудь замшелый коммунист (не коммунар, нет, - коммунист, член неумирающей КПСС), для которого коммунизм есть просто окончательное огосударствление общества и продолжение власти КПСС в бесконечность

 

 

— Но он и станет чем-то другим! В этом нет никаких сомнений. Мрачный коммунизм, который нас посетил (который мы создали своими руками!) совершенно экономически неэффективен, он не выдерживает соревнования с «демократическим капитализмом», а потому и обречен на поражение в конечном итоге. Я не знаю, является ли этот «тоталитарный коммунизм» неизбежным этапом общечеловеческой истории. Видимо, для каких-то народов и при каких-то социально-экономических обстоятельствах, да, является. Но как социально-экономическая формация, он «конечен», он не может существовать сколь-угодно долго, он проигрывает более эффективным формациям. Но какою ценой!

 

 — "Трудно быть Богом" учит, что каким бы отсталым с точки зрения более продвинутого общества не был бы общественный строй какой-либо другой страны, вмешательство в естественный эволюционный процесс недопустимо. Что вы в таком случае думаете о стремлении Америки распространять демократию по всему миру, начиная с Вьетнама, заканчивая Ираком?

 

— Мы придумали прогрессорство, но мы никогда не восхищались им, и никогда его безусловно не одобряли. Прогрессорство в Мире Полудня возникает неизбежно, потому что люди его добры, участливы и готовы к сопереживанию. Им неуютно жить, когда знаешь, что где-то подобные тебе существа мучаются, страдают, прозябают «только потому, что законы истории жестоки». Прогрессорство возникает, как альтруистическое и совершенно безобидное движение под лозунгом «возлюби дальнего» (когда у «ближнего» все обстоит хорошо, и он не нуждается в помощи). Деятельность больших государств сегодняшнего дня, направленная на «спрямление истории», сама по себе могла бы вызывать даже сочувствие, если бы не ясно просматриваемая корысть в этой, казалось бы, бескорыстной, деятельности. Слишком уж там сквозят разнообразные геополитические соображения, стремление продемонстрировать власть свою над другими, элементарная борьба за нефтяные рынки, в конце концов. В наше время и на нашей Земле прогрессорство невозможно, - возможна только более или менее корыстная внешняя политика.

 

 — Когда в широкий прокат выйдет фильм Германа "Трудно быть Богом"? Вам понравился Леонид Ярмольник в роли Руматы? Не кажется ли вам, что он не сильно романтичный персонаж?

 

— Когда выйдет фильм, я не знаю. Что же касается «романтичности», то у Германа не может быть никакой романтичности, она ему противопоказана, он жесткий и даже жестокий реалист. За что я, например, его и ценю.

 

 

— Фильма Германа я не видел. Но а приори сравнивать его с боевичком Питера Флейшмана представляется мне нелепым. Я уверен, что Герман создает эпохальное кино. Это будет воистину фильм 21-го века.

 

 

— Фильма не видел. Кто распространяет слухи, не знаю, - паршивец какой-то.

 

 — А вам Голливуд никогда не предлагал что-нибудь из вашего экранизировать?

 

— Голливуд еще в 90-м году купил у нас права на «Пикник». Но что-то у них там не срослось. Три режиссера уже сменились (по слухам), а кино все нет. И, похоже, не предвидится. Была еще пара попыток, я уже не помню, о каких повестях шла речь, кажется, о «Жуке», но тоже ничего не получилось. С Голливудом нам не везет.

 

 

— Мы встречались редко, но все без исключения встречи были интересны. Он был замечательный человек, прекрасный собеседник, умелый спорщик. Впрочем, как оппонент, я для него серьезной проблемы не представлял: говорили мы, как правило, об экономике и политике, и тут я не столько дискутировал с ним, сколько смотрел ему в рот. Я прочел все его книги новейшего времени, и мне совершенно ясно то, что, к сожалению, не понимают (или не желают понимать?) огромные массы наших граждан. Мне совершенно ясно, что тот политико-экономический курс, который проводил Гайдар в недолгие месяцы своего «вице-премьерства», был неизбежен и в конечном итоге спас страну от голода и, может быть, от гражданской войны. Мне совершенно ясно, что «виновником погружения России в нищету и хаос» были его предшественники – Брежнев, Андропов, Горбачев, - оказавшиеся не в силах справиться с нефтяным кризисом начала 80-х и вообще – с последствиями многолетнего бездарного правления КПСС. Гайдару досталась страна, буквально раздавленная милитаризированной экономикой, ничего своего не способная производить (кроме танков и ракет), все, необходимое для населения, закупающая за рубежом, а теперь полностью исчерпавшая свои кредитные возможности: в долг уже никто в мире не хотел ей давать. А на складах, между прочим, запас продовольствия оставался на два дня. А все государственные деньги, лежавшие в Госбанке и в Сбербанке были растрачены, казна печатала миллиарды, но на них ничего мало-мальски дефицитного нельзя было купить. Денежный навес грозил рухнуть и породить неуправляемую инфляцию… И Гайдар принимает решение; курс на рыночную экономику – легализация частного предпринимательства, приватизация, отпуск цен.

 

 

— Не знаю. И никто, по-моему, не знает. Бормочут что-то несвязное про «китайский путь» и батьку Лукашенко. Но ведь Китай (при всех своих успехах) по-прежнему остается бедной, несвободной страной. А батька Лукашенко сравнительно процветает исключительно за счет дешевого российского газа. Да и ездят на заработки все они как никак – к нам, а не мы к ним. Решится на новый курс, было очень трудно: и Гайдар, и его товарищи прекрасно представляли себе, какое ближайшее будущее ждет страну, пока новая экономика не заработает. Они не зря называли себя «правительством камикадзе». Но другого выхода они не видели и обрекли себя «на всеобщую нелюбовь» - редкостный по своей мужественности гражданский поступок.

 

 

 — Вот уж о чем я никогда не думаю, так это о «малых родинах» наших начальников. Да пусть они хоть из Тмутаракани, - лишь бы дело делали.

 

 

По материалам Сегодня

 

 

Родился в 1933. Прозаик, кинодраматург, автор социально-философских фантастических романов, повестей, рассказов, пьес. Член Союза писателей СССР. Лауреат премии «Аэлита»-81. Лауреат премий «Интерпресскон» и «Странник» (1996). Астроном. Сотрудник Пулковской обсерватории (до 1960 г.), затем профессиональный писатель. Вместе с братом, А. Н. Стругацким , создал целый ряд произведений: «Страна Багровых Туч», (1959), «Шесть спичек» (сборник рассказов, 1960), «Путь на Амальтею» (1960), «Стажеры» (1962), «Попытка к бегству» (1962), «Возвращение. (Полдень. 22-й век)", (1962; исправлена и дополнена в 1967 — «Полдень, XXII век. (Возвращение)"), «Далекая Радуга» (1963), «Трудно быть богом» (1964), «Понедельник начинается в субботу» (1965), «Хищные вещи века» (1965), «Улитка на склоне» (1966, полностью опубликована 1988), «Сказка о Тройке» (1968), «Стажеры» (1968), «Второе нашествие марсиан», (1968), «Обитаемый остров» (сокращенно 1969; исправлена и дополнена в 1971), «Отель «У погибшего альпиниста», (1970), «Малыш» (1971), «Пикник на обочине» (1972), «Гадкие лебеди» (1972, «Время дождя», 1987), «Парень из Преисподней» (1974; 1976), «За миллиард лет до конца света» (1976—1977), «Жук в муравейнике» (1979—80), «Пять ложек эликсира» (1985), «Хромая судьба» (1986), «Волны гасят ветер» (1985—86), «Град обреченный» (1988—89), «Отягощенные Злом, или Сорок лет спустя» (1988), «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах» (1990). Под псевдонимом С. Витицкий опубликовал написанные без участия брата романы «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» (1994—1995). Под псевдонимами С. Победин, С. Витин публиковал в соавторстве с братом переводы американской фантастики. Руководитель семинара молодых фантастов при санкт-петербуржской писательской организации.

 

  Родители — Натан Залманович Стругацкий и Александра Ивановна Литвинчева

 

Отец писателей, Натан Стругацкий, сын провинциального адвоката, вступил в Партию большевиков в 1916 году, участвовал в Гражданской войне комиссаром кавалерийской бригады и затем политработником у замечательного советского полководца Фрунзе, после демобилизации работал партийным функционером на Украине, причем по специальности он был искусствоведом, человеком глубоко и широко образованным. Мать же, Александра Литвинчева, была дочкой мелкого прасола (торгового посредника между крестьянами и купцами), простой, не очень грамотной девушкой. В родном городке Середина-Буда она встретилась с Натаном Стругацким, вышла за него замуж против воли родителей и, как водится, была проклята за мужа-еврея. В дальнейшем судьба их сложилась интересно и поучительно, при всех ее поворотах они верно и крепко любили друг друга. В январе 1942 года отец, сотрудник знаменитой Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде и командир роты народного ополчения, погиб при попытке выбраться из блокированного немцами города, а мать тихо скончалась пенсионером, в звании заслуженной учительницы Российской Федерации и кавалера ордена «Знак Почета».